Как добираться до аэродрома, а до деревни Красные Дубки, где две недели назад стоял наш полк, было около пятидесяти километров, я не знал. Ну и что же, что не знал. Тут и спросить не грех. Здесь, в селе, где находился армейский госпиталь, было полно частей, наверное, и комендатура найдется. У них и спрошу. Однако спрашивать не пришлось. Только я закинул тощий сидор на спину и загнал кобуру с трофеем поглубже за правый бок, как во двор госпиталя медленно зарулила довольно потасканная полуторка. Что-то ворохнулось в душе, и я неосознанно сделал к ней несколько шагов. Командир, вылезший из кабины грузовичка, довольно потянулся, выгнулся, расслабляя закостеневшую спину, и обернулся ко мне лицом.
— Туровцев? Здорово! А я к тебе! — Это был воентехник 1-го ранга Толя Квашнин, инженер нашей эскадрильи.
— Толя?! Здравствуй, дорогой! Ты что тут делаешь?
— Да вот, ездил в мастерские, сдавал два двигателя. Да заодно и железок всяких понабрал. А комиссар попросил заехать к тебе, узнать, когда ты собираешься назад, в часть. А тут ты — в форме, с новеньким орденом, да еще с такой миленькой цыплячьей кобурой. Красавец-мужчина! Ну, что? Подлечили? Садись, промчу с ветерком. Только прыгай в кузов, других местов в этой таратайке не предусмотрено.
— Да ладно, кузов, так кузов. Доедем как-нибудь. Ну, а что дома? В эскадрилье? Все живы-здоровы?
Толя помрачнел.
— Потери у нас, Витя. После тебя еще двух ребят сбили. Погибли они. Командир звена Сашка Лучкин и его ведомый Мордвинцев. Новенький он, ты его не знал. Второй вылет у парня был. Вот он и прозевал атаку фрицев. Сначала его срезали, а потом и Сашку. Ребята говорили — пара секунд, две очереди, и все. Вот так-то, Витя… Ну да ладно, грузись, что ли. Поедем уже. Напротив переправы поглядывай в небо, фрицы там свирепствуют. Налетают от солнца, дрын-н-нь пулеметами, и вверх. А на земле — одна, а то и две машины горят. Смотри, в общем. Если что — стучи по кабине, а сам — в кювет. Понятно?
— Ладно, учи ученого. Поехали. Домой хочу. К обеду-то доедем? Кормят хорошо? А то я на тыловой норме все сало подрастерял.
— Доедем, не боись. Шлифуй ложку в дороге. Да, еще колхозники арбузов нам подбросили, целую кучу. Сладкие — страсть! Ты арбузы-то ел?
— Ел, приходилось. Давай, прыгай в кабину, поехали уже.
И мы отправились в путь.
На выездном КПП у нас проверили документы, накладные на запчасти, сержант-погранец с автоматом приподнялся над бортом кузова, взглядом посчитал количество ящиков, неодобрительно покосился на мою желтую кобуру, но ничего не сказал, и машина запылила по выгоревшей под солнцем степи. Было еще очень тепло, даже жарковато. Я расстегнул воротничок гимнастерки и, откинувшись на свернутый матрас водителя, уставился в бледно-голубое осеннее небо. Не то, чтобы я высматривал немецкие истребители, нет. Просто давно я не был на таком открытом всем ветрам пространстве, в бескрайней степи, под бескрайним небом. А воздух-то какой! Степной, полынный. Соскучился, знаете ли… Так, сберегая нас от атаки с воздуха, я и задремал часа на два. До самого нашего аэродрома.
— … Вставай, соня! Уматывай из кузова, страж неба. Эх, Витька, Витька! Ничего тебе поручить нельзя.
Пристыженный и пыльный, я спрыгнул на землю у штабной землянки и пошел к рукомойнику умыться и почиститься. Приведя себя в относительный порядок, я бодро спустился по ступенькам, откинул выгоревший на солнце брезент и, проморгавшись со света, нашел взглядом нашего комиссара. Командира полка в землянке не было. Вспоминая свою службу в Советской Армии, я сделал полшага вперед, с явственным стуком каблука приставил правую ногу, одновременно бросая руку к пилотке свободным и красивым жестом.
— Товарищ батальонный комиссар! Младший лейтенант…
— Уже лейтенант. Вольно, Туровцев. Ты сколько на фронте? Месяца три? Ну, так вот. Про Постановление ГКО N 929 от прошлого года о сокращении сроков производства в следующее звание слышал, небось? Так что, поздравляю тебя, лейтенант. И еще хочу сказать, Виктор, счастливчик ты. Смотри, как бы завистники не нашлись. Тебе за боевые вылеты и штурмовку на Калининском фронте медаль пришла. Подавали мы с командиром наградные листы на ребят уже давно, но, видишь ли, с переводом на Сталинградский фронт подзадержались они. Однако не забыли наш полк калининцы, вдогонку награды прислали. Молодцы, что и говорить. Эти награды сейчас ох как нужны. Поддержат они людей, дух поднимут. Только ты пока молчок. Награждать в торжественной обстановке будем. Тебе первому сказал, расслабился я, что ли, на твой орден глядя. Ладно, иди в эскадрилью. Тяжело там. Ребят потеряли, слышал? Пусть на тебя, такого красивого, посмотрят, может, поднимется настроение-то, а? Как думаешь? Вот и я о том же. Иди уж, строевик. Стой! Да, скажи-ка на милость, какой это белогвардеец тебя так козырять учил? Нет, чтобы по уставу — легко, свободно, красиво! А то зажался, скрючился, локоть опущен. Эх, ты, лейб-гвардеец! Иди уж с глаз долой. У старшины Семенчука из второй эскадрильи поучись козырять. Он в империалистическую в гвардейском полку служил, всю воинскую науку превзошел. Иди-иди, лейтена-а-нт!
Сгорая от стыда, я четко козырнул, повернулся кругом и, печатая шаг по рассохшимся доскам пола и поднимая клубы пыли, вышел с гордо напряженной спиной и расправленными плечами. Сзади, сам не знаю от чего, вдруг трубно расчихался комиссар. Бывайте здоровы, как говорится, товарищ комиссар. Наше вам с кисточкой!
Глава 3
После штабной землянки я пулей метнулся в строевую часть, сдал все необходимые бумаги, на бегу рассказал о пребывании в госпитале. Поймав попутную техничку, везущую на самолетную стоянку баллоны со сжатым воздухом, попросил водилу подбросить меня к санчасти, расположившейся между несколькими высохшими акациями, пообщался с врачом и передал ему полученный в госпитале пакет. Военврач внимательно прочитал бумаги, похмыкал и велел располагаться у него в санчасти. Дескать, понаблюдать за мной надо пару-другую деньков. Ногу посмотреть и, главное, ушибы мои его беспокоят. Голова не болит? В глазах не двоится?
Заверив доктора, что у меня глаз как у орла, а про головную боль я уже неделю как забыл, я был милостиво им отпущен в эскадрилью. Однако, вечером — в санчасть! Ясно? Слушаюсь!
К землянке эскадрильи я подходил со сложным чувством. Вроде бы — для Виктора все знакомое и родное, а для меня — все внове, все непривычное и пугающее. В землянке, естественно, было пусто и прохладно. На двухэтажных деревянных нарах валялись соломенные матрасы и солдатские одеяла. На дощатом столе мигала коптилка, стояла пара полевых телефонов. Пахло полынью. Ее пучки были развешаны по стенам. От насекомых, что ли? Возле землянки крутился один дневальный, перекатывая десяток арбузов в тень. Летчики были на стоянке. Эскадрилья готовилась к вылету.
До самолетных стоянок было километра полтора. Их я частью прошел быстрым шагом, частью пробежал трусцой. Казалось, меня что-то гнало вперед. На полдороге меня подхватила машина, везущая летчикам обед. Вот здорово! Сейчас и перекусим, чем бог послал.
Впереди показались стоящие по капонирам "Яки", кабины были прикрыты брезентом, чтобы солнце их не нагревало. Летчики сидели невдалеке, кружком, и слушали комэска, который что-то показывал плавными жестами обеих рук. Это характерная привычка летчиков — махать руками при разговоре. Ведь большинство разговоров, так или иначе, сводится к демонстрации разных этапов воздушного боя. А тут уж лучше, чем руками, не скажешь. Машина тормознула, официантки оживлено загремели посудой, а я, согнав сзади хвост гимнастерки, направился к летчикам.
Увидев меня, летчики приветственно зашумели, а командир замолчал и обернулся.
— Товарищ капитан… — я бросил руку к пилотке.
— А-а, Туровцев! Здорово! Ну, как, здоров? Подлечили?
— Здоров, товарищ капитан!
— А почему не по форме? Где твои кубари? — голос капитана был строгим, но глаза хитренько щурились.
— Да мне только что комиссар сказал, еще не успел, товарищ капитан…
— Ты это мне брось! Твое воинское звание есть не только твоя заслуга, но и заслуга всей эскадрильи, ее лицо, можно сказать. Изволь соответствовать, ясно?
— Слушаюсь! Исправлюсь, товарищ капитан!
— Погоди минутку, Виктор. Сейчас ребят отпущу на обед, и мы с тобой побалакаем трохи.
Комэск вновь повернулся к летчикам, а я отошел в сторону небольшого штабеля пустых ящиков из-под снарядов для авиапушек и присел. На душе было как-то тревожно и… хорошо, что ли? "Парня встретила дружная, фронтовая семья…" так как-то пели, переиначивая известную песню… Да, фронтовая семья. Вот она — смеясь и подначивая друг друга, идет к расстеленному брезенту, на который девушки из столовки уже успели поставить тарелки с борщом и хлеб, огромную миску с котлетами. Смеются, шутят, а сами то и дело быстро поглядывают то на телефониста у аппарата, то в сторону штаба, вдруг оттуда хлопнет ракета — "Взлет!" Взлетят семеро, а вот сколько вернется…
